Знаешь, каково это? Вряд ли. Мне уже кажется, что все представители сильного пола не умеют влюбляться или любить безответно. Только похоть. Да и как вообще мужчин можно назвать сильным полом? Их чувства не топчут и не разбирают те, кого любим всей душой, а потом они не натягивают на лицо жизнерадостную улыбку, делая вид, что все просто отлично. А к вечеру хочется застрелиться, потому что мысли в голову лезут совершенно не те. И желания всего два: уснуть без снов, просто провалиться в темноту или же, чтобы приснился ты. Хотя, после таких сновидений утром черная дыра, вместо души. Наверное, свои девять граммов человечности я уже исторгла. Стала живым трупом. Превратилась в это. Или меня в это превратило что-то. Гребанная любовь. Гребанный мир. Подари мне, пожалуйста, револьвер, я, пожалуй, вышибу себе мозги, что бы не думать, и сердце, чтобы не чувствовать. Надеюсь, что когда-нибудь переживу эту…. любовь или… преодолею пропасть в тринадцать лет. Видимо, мне суждено мучаться вечно, ты так не думаешь?
Знаешь, что недавно сказал мне Фил? Да, он умеет видеть всех насквозь, потому может уберечь всех своих друзей от плохих людей, но вот от плохих поступков и ситуаций – никак. Сказал, как отрезал. или провел ножом по голой коже. Нет, по моим нервам. Или горлу. Перехватило дыхание. Закашлялась, слезы жизни из глаз. Глупость.
- Перестань скалиться. Все равно все свои видят то, что прячешь внутри, а на остальных должно быть параллельно. Если что-то случилось, значит, должно было. Сильные люди борются, а слабые принимают, - как, на самом деле, много смысла в этой фразе. Я никогда не пыталась бороться. В том смысле, в котором это имел в виду Фил. Я подавляла все в себе, убирала подальше, прятала, надеясь, что это скоро забуду. Зря. Все зря. Пора заканчивать или начинаться. Пора.
Знаешь, ты убиваешь меня своими лучезарно-веселыми глазами и видом таким счастливо-радостным, будто в этом мире подросток ты, а не я. Максимализма столько, что на весь мой курс хватило бы с лихвой. Медленно выкачиваешь из маленького хрупкого тельца жизнь, поселяя внутри дурацкое осознание безнадежности. И еще говорят, что надежда умирает последней. Ни черта она не умирает, она просто уходит или не приходит вообще. И уже не хочется что-либо менять, добиваться, привлекать внимание. Потому что я изменилась. Потому что перестала верить в чудеса и ответную любовь. Потому что нет ее. И потому что нет меня. Нет меня той, прошлой, веселой и настоящей. Счастливые браки, счастливые пары – скупой и до боли простой расчет. Потому то это и выглядит таким нереальным и внеземным. И кажется недосягаемым почти все. Ты – вне зоны доступа. Родители – вне зоны понимания. Друзья – вне зоны доверия. Как глупо. Моя любовь убила все хорошие отношения, которые были. Точнее, перебила их всех. Все было в прошлом. Веселье, озорство, желание быть взрослой. И было очень давно… Тогда мне было девять, и я говорила, что выйду замуж только за тебя, а все взрослые, в том числе и ты, только веселились. Ха, какая ирония, ведь теперь, здесь и сейчас, замуж действительно хочется только за тебя.
Кажется, что уже схожу с ума. Не хочу быть глупо-веселой и ничего не понимающей и хочу одновременно. Иногда такое дикое желание возникает вернуться в детство. Туда, где есть любимые мама и папа, а так же брат и дедушка Виктор. Странно, но я здраво осознаю, что они бы не защитили меня от этой дурацкой и режущей, разрывающей изнутри боли.  Хорошо, наверное, что умудрилась втюриться именно в тебя – обычного и веселого, родного и такого далекого, что нельзя даже обнять.  Ведь на этом месте мог бы быть кто-то менее симпатичный и милый. Скажи, влюбиться в идеал – это же лучше, чем любить нечто плохое и неправильное? Хотя, я сама вся целиком состою из каких-то неправильностей, несуразностей и неидеалов. Меня можно только терпеть, ненавидеть и любить одновременно.
Знаешь, каково это – любить тебя? Это как яд замедленного действия, сначала высасывает все силы и радость и только после убивает. Это как яд, о котором ты знаешь. Который убивает даже не сам, а осознанием того, что уже ничего нельзя поделать. Отпусти меня, милый. Я просто устала очень, увязла в своих проблемах по самые уши, не разбираясь с ними, но все еще помогаю друзьям несчастьями, которые случились с ними.   
Знаешь, а ведь я еще не разучилась радоваться по-настоящему. Так, как радовалась год или два назад. Искренне, не требуя чего-то взамен и ничего не забирая. Наверное, это правда. Когда вижу людей, что смогли и сумели добиться ответа, то невольно губы растягиваются в улыбке. И не знаю, от чего. От того, что они счастливы, или от того, что они заблуждаются, считая любовь полностью ответной. Полная откровенность ни к чему хорошему не приводит. Хорошо, что хоть у кого-то вышло то, что не получилось у меня. Значит, все же был шанс, просто я его не увидела. Не углядела. Не заметила.
Как думаешь, а с Астрономической Башни можно влететь на метле?
Знаешь, а я ведь стихи писать начала. Глупые и детские, но иногда очень даже неплохие. На мой вкус. А вкус у меня отменный, раз я полюбила тебя. В гостиной меня уже ненавидят, потому что могу бить по струнам чуть ли не всю ночь. Без слов, только скупой бой, изредка сменяющийся перебором чего-то нежного и трепетного. Наверное, именно так пытается разговаривать мое сердце. Знаю, бесит это все остальных, но я хочу, желаю, чтобы на меня кто-нибудь крепко наорал. Так, чтобы от звука голоса из глаз слезы потекли. Так, чтобы внутри что-то перевернулось раз и навсегда. Так же, как и когда я увидела тебя в этом году в коридоре “Хогвартс - Экспресса”. Ты задумчиво наблюдал за непрерывно изменяющимся видом за стеклом, кажется, в мыслях прикидывая учебный план на месяц вперед.
Там, где я есть, все умирает. Я все порчу. Уничтожаю.
Прости. Люблю. Больно.

Я целовала ангела в ночи.
Мой голос - весь осипший и продрогший -
Шептал слова любви, все превозмогшей,
Прошедшей сквозь года, словно лучи
.
Нам пели этой ночью херувимы.
Не получив ключей от двери в рай, любили.
Мы умирали, но не изменили.
Лишенных прославляли серафимы.
.
Но встало солнце, исчезли звезды с неба.
Всегда ведь лучше там, где не был?!
Я ведь любила, он любил,
Но свет лик демона на утро растворил.

(с) я
ночь 02.10.10

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...